У. Блейк (1757—1827)
***Словом высказать нельзя всю любовь к любимой.Ветер движется, скользя, тихий и незримый.Я сказал, я всё сказал, что в душе таилось;Но любимая в слезах, в страхе удалилась.А мгновение спустя путник, шедший мимо,Тихо, вкрадчиво, шутя завладел любимой.
***Ах, маменька, в церкви и холод и мрак,Куда веселей придорожный кабак.К тому же ты знаешь повадку мою —Такому бродяжке не место в Раю.
Вот ежели в церкви дадут нам винцаДа пламенем жарким согреют сердца,Я буду молиться весь день и всю ночь.Никто нас из церкви не выгонит прочь.
И Бог будет счастлив, как добрый отец,Увидев довольных детей, наконец.Простит он, конечно, бочонок и чёрта,И дьяволу выдаст камзол и ботфорты.
А. Блок (1880—1921)
***Превратила всё в шутку сначала,Поняла – принялась укорять,Головою красивой качала,Стала слёзы платком вытирать.
И, зубами дразня, хохотала,Неожиданно всё позабыв.Вдруг припомнила всё – зарыдала,Десять шпилек на стол уронив.
Подурнела, пошла, обернулась,Воротилась, чего-то ждала,Проклинала, спиной повернулась,И, должно быть, навеки ушла…
Что ж, пора приниматься за дело,За старинное дело своё.Неужели и жизнь отшумела,Отшумела, как платье твоё?
***Сумерки, сумерки вешние, хладные волны у ног,В сердце – надежды нездешние, волны бегут на песок.
Отзвуки, песня далёкая, но различить – не могу.Плачет душа одинокая там, на другом берегу.
Тайна ль моя совершается, ты ли зовёшь вдалеке?Лодка ныряет, качается, что-то плывёт по реке.
В сердце надежды нездешние, кто-то навстречу – бегу…Отблески, сумерки вешние, клики на том берегу.
***Прошли года, но ты – всё та же:Строга, прекрасна и ясна;Лишь волосы немного глаже,И в них сверкает седина.
А я – склонён над грудой книжной,Высокий сгорбленный старик —С одною думой непостижнойСмотрю на твой спокойный лик.
Да, нас года не изменили,Живём и дышим, как тогда,И, вспоминая, сохранилиТе баснословные года…
Их светлый пепел – в длинной урне,Наш светлый дух – в лазурной мгле.И всё чудесней, всё лазурнейДышать прошедшим на земле.
В. Брюсов (1873—1924)
***О, эти встречи мимолётные на гулких улицах столиц!О, эти взоры безотчётные, беседа беглая ресниц!
На зыби яростной мгновенного мы двое – у одной черты;Безмолвный крик желанья пленного:– Ты кто, скажи? Ответ: «Кто ты?».
И взором прошлое рассказано, и брошен зов ей: «Будь моей!».И вот она обетом связана… но миг прошёл и ты не с ней.Далёко там, в толпе, скользит она, уже с другим её мечта…
Но разве страсть не вся испытана, не вся любовь пережита?!
***Ты – женщина, ты – книга между книг,Ты – свёрнутый, запечатлённый свиток;В его строках и дум и слов избыток,В его листах безумен каждый миг.
Ты – женщина, ты – ведьмовский напиток!Он жжёт огнём, едва в уста проник;Но пьющий пламя подавляет крикИ славословит бешено средь пыток.
Ты – женщина, и этим ты права,От века убрана короной звёздной,Ты – в наших безднах образ божества!
Мы для тебя влечём ярем железный,Тебе мы служим, тверди гор дробя,И молимся – от века – на тебя!
***Я много лгал и лицемерил, и сотворил я много зла,Но мне за то, что много верил, мои отпустятся дела.
Я дорожил минутой каждой, и каждый час мой был – порыв.Всю жизнь я жил великой жаждой, её в пути не утолив.
На каждый зов готов ответить и, открывая душу всем,Не мог я в мире друга встретить, и для людей остался нем.
Любви я ждал, но не изведал её в бездонной полноте.Я сердце холодности предал, я изменил своей мечте.
Тех обманул я, тех обидел, тех погубил – пусть вопиют!Но я искал – и это видел тот, кто один мне – правый суд.
Д. Веневитинов
(1805—1827)
***В глухую степь земной дороги, эмблемой райской красоты,Три розы бросили нам боги, Эдема лучшие цветы.
Одна под небом Кашемира цветёт близ светлого ручья;Она любовница зефира и вдохновенье соловья.
Ни день, ни ночь она не вянет; и если кто её сорвёт,Лишь только утра луч проглянет, ещё свежее расцветёт.
Ещё прелестнее другая: она, румяною зарёйНа раннем небе расцветая, пленяет яркой красотой.
Сильней от этой розы веет, её так хочется сорвать;Но лишь на миг она алеет, хоть каждый день цветёт опять.
Ещё свежей от третьей веет, хотя она не в небесах;Её для жарких уст лелеет любовь на девственных щеках.
Но эта роза быстро вянет – она пуглива и нежна:Сорвёшь… и тщетно луч проглянет – не расцветёт уже она.
***Сначала жизнь пленяет нас: всё хорошо, всё сердце греетИ, как заманчивый рассказ, наш ум причудливый лелеет.
Кой-что страшит издалека, но в этом страхе наслажденье:Он веселит воображенье, как жизни повесть старика.
Но кончится обман игривый – мы привыкаем к чудесам.Потом на всё глядим лениво, потом – и жизнь постыла нам.
Её загадка и развязка уже длинна, стара, скучна,Как пересказанная сказка усталому пред часом сна.
Ф. Виньон (1431—?)
***Я знаю, кто по-щёгольски одет; я знаю весел кто, а кто не в духе;Я знаю тьму кромешную и свет; я знаю – у монаха крест на брюхе.
Я знаю, как трезвонят завирухи; я знаю – врут они, везде трубя;Я знаю, свахи кто, кто повитухи; я знаю всё, но только не себя!
Я знаю, богачи бывают глухи; я знаю – нет им дела до тебя;Я знаю все затрещины, все плюхи; я знаю всё, но только не себя!
Я знаю – проведут тебя простухи; я знаю – пропадёшь с такой, любя;Я знаю – умирают с голодухи, я знаю всё, но только не себя!
Я знаю, как на мёд садятся мухи; я знаю смерть, что рыщет, всё губя;Я знаю книги, истины и слухи; я знаю всё, но только не себя!
М. Волошин (1877—1932)
***Кто ты, Россия? Мираж, наважденье?Была ли ты, есть, или нет?Омут… стремнина… головокруженье…Бездна… безумие… бред…
Всё неразумно и необычайно:Взмахи побед и разрух…Мысль замирает пред вещею тайнойИ ужасается дух.
Каждый, коснувшийся дерзкой рукою, —Молнией поражён:Карл под Полтавой, ужален МосквоюПадает Наполеон.
Помню квадратные спины и плечиГрузных германских солдат —Год… и в Германии русское вече:Красные флаги кипят.
Кто там? Французы? Не суйся, товарищ,В русскую водоверть!Не прикасайся до наших пожарищ!Прикосновение – смерть.
Реки вздувают безмерные воды,Стонет в равнинах метель:Бродит в точиле, качает народыРусский разымчивый хмель.
Мы – заражённые совестью: в каждомСтеньке – святой Серафим,Отданный тем же похмельям и жаждам,Тою же волей томим.
Мы погибаем, не умирая,Дух обнажаем до дна.Дивное диво – горит, не сгорая,Неопалимая Купина.
***С Россией кончено… На последяхЕё мы прогалдели, проболтали,Пролузгали, пропили, проплевали,Замызгали на грязных площадях.
Рспродали на улицах: не надо льКому земли, республик, да свобод,Гражданских прав? И Родину народСам выволок на гноище, как падаль.
О, Господи, разверзни, расточи,Пошли на нас огонь, и язвы, и бичи,Германцев с запада, монгол с востока.
Отдай нас в рабство, вновь и навсегда,Чтоб искупить смиренно и глубокоИудин грех до страшного суда!
П. Вяземский
(1792—1878)
***Простоволосая головка, улыбчивость лазурных глаз,И своенравная уловка, и блажь затейливых проказ.
Всё в ней так молодо, так живо, так не похоже на других,Так поэтически игриво, как Пушкина весёлый стих.
Она пылит, она чудесит, играет жизнью, и шутя,Она влечёт к себе и бесит, как своевольное дитя.
Её игрушка – сердцеловка: поймает сердце и швырнёт;Простоволосая головка всех поголовно оберёт.
***Нужно ль вам истолкованье, что такое русский бог?Вот его вам начертанье, сколько я заметить мог.
Бог метелей, бог ухабов, бог мучительных дорог,Станций – тараканьих штабов – вот он, вот он, русский бог.
Бог холодных, бог голодных, нищих вдоль и поперёк,Бог имений недоходных – вот он, вот он, русский бог.
Бог грудей и щёк отвислых, бог лаптей и пухлых ног,Горьких лиц и сливок кислых – вот он, вот он, русский бог.
Бог наливок, бог рассолов, душ, представленных в залог,Бригадирш обоих полов – вот он, вот он, русский бог.
Бог всех с Анною на шеях, бог дворовых без сапог,Бог в санях при двух лакеях – вот он, вот он, русский бог.
К глупым полон благодати, к умным беспощадно строг,Бог всего, что есть некстати – вот он, вот он, русский бог.
Бог всего, что из границы не к лицу, не под итог,Бог по ужину горчицы – вот он, вот он, русский бог.
Бог бродяжных иноземцев, к нам зашедших на порог,Бог в особенности немцев – вот он, вот он, русский бог.
Г. Галина (1870—1942)
